Каждому свое • Американская тетушка - Леонардо Шаша

— Какой здесь может быть умысел?

— Отвадить меня от охоты.

— Возможно. Вы, охотники, на всякую пакость способны, — заметил дон Луиджи.

Сам он осуждал это бессмысленное занятие, стоившее к тому же немалых денег и трудов, хотя вполне умел оценить жареную куропатку или кролика в кисло-сладком соусе.

— Не все, — уточнил аптекарь.

— Разумеется, разумеется. Нет правил без исключения. Но ты сам знаешь, на что способны некоторые охотники: собаке они за милую душу подсунут отравленную котлету, а то будто ненароком вместо зайца подстрелят гончую друга. Сущие негодяи. Собака-то здесь при чем? Хорошо ли, плохо ли, но свое собачье дело она знает. Если ты такой храбрый, своди счеты с самим хозяином.

— Ну, это разные вещи, — возразил аптекарь, которому тоже иной раз доводилось завидовать счастливому обладателю отличной своры гончих. Впрочем, он никогда не желал им смерти.

— А по мне, так это одно и то же. Кто может хладнокровно убить чужую собаку, вполне способен убить и ближнего своего, говаривал наш священник. Впрочем, — добавил он, — я могу и ошибиться. Ведь я сам не охотник.

Так они целый вечер проговорили о психологии охотников, и каждому, кто приходил, немедля сообщали об анонимке. А затем разговор неизменно заходил о ревности, зависти и злобной мстительности тех, кто подвизался на древнем и благородном поприще охоты. О присутствующих, разумеется, не говорили, хотя дон Луиджи подозревал чуть ли не в каждом автора анонимки и тайного отравителя чужих собак. Он буравил лица собеседников своими маленькими острыми глазками под колючими бровями. Доктору Рошо. нотариусу Пекорилле, адвокату Розелло, учителю Лауране, даже аптекарю, который, возможно, сам и сочинил письмо, чтобы за ним укрепилась слава бесстрашного охотника, — всем им дон Луиджи готов был приписать любые подлые намерения, какие только мог вообразить его подозрительный и коварный ум.

Но в одном все были единодушны: письмо — просто шутка, довольно злая, тем более что автор анонимки стремился запугать аптекаря как раз перед торжественным днем открытия охотничьего сезона. И когда на площади, как и каждый вечер, появился старшина карабинеров, аптекарь Манно и сам решил слегка пошутить. Делая вид, будто он напуган и совершенно растерян, аптекарь пожаловался блюстителю закона, что ему, честному человеку и гражданину, добропорядочному отцу семейства, ни за что ни про что грозят смертью.

— А что случилось? — спросил старшина, заранее приготовившись услышать занятную историю.

Но, увидев письмо, он сразу помрачнел. Конечно, это могла быть шутка, скорее всего так оно и есть, но неблаговидный поступок налицо, и заявление написать все же следует.

— Какое еще заявление? — воскликнул аптекарь.

— Э, нет, без заявления не обойтись. Таков закон. Так и быть, чем плестись в казарму, давайте напишем его прямо здесь. Впрочем, это минутное дело.

Они зашли в аптеку, аптекарь зажег настольную лампу и под диктовку старшины карабинеров стал писать.

Диктуя заявление, старшина держал в руках развернутый лист бумаги, и на него сбоку падал луч света от лампы. Лаурана, которому очень хотелось знать, как пишутся такого рода официальные заявления, прочел на обратной стороне листа слово UNICUIQUE, а затем несколько слов, набранных более мелким шрифтом: ordine naturale, menti obversantur, tempo, sede[1]. Он подошел поближе, чтобы разобрать остальное, и громко прочел «человеческое». Но тут старшина, оберегая служебную тайну, досадливо сказал:

— Простите, разве вы не видите, что я диктую?

— Я читал на обратной стороне листа, — сказал в свое оправдание Лаурана.

Старшина тут же сложил лист вдвое.

— Не мешало бы и вам рассмотреть письмо на свету, — с плохо скрываемым раздражением буркнул Лаурана.

— Не беспокойтесь, мы сделаем все что нужно, — заверил его старшина и продолжил диктовку.

Глава вторая

Двадцать третье августа 1964 года было для аптекаря Манно последним счастливым днем на этой грешной земле. Заключение врачебной экспертизы гласило, что он дожил лишь до заката, что косвенно подтверждалось и охотничьими трофеями — одиннадцать кроликов, семь куропаток, три зайца, которых нашли в переполненных ягдташах аптекаря и доктора Рошо. По мнению знатоков, это была добыча за весь день, если принять во внимание, что место не являлось охотничьим заповедником и не особенно изобиловало дичью. Аптекарь и врач любили трудную охоту, подвергая тем самым нелегкому испытанию находчивость собак и свою собственную. Поэтому они всегда отправлялись на охоту вдвоем и не искали других партнеров. Тот счастливый день они тоже завершили вместе, в десяти шагах друг от друга, вот только аптекаря сразили выстрелом в спину, а доктора Рошо — в грудь. Одна из собак разделила их участь и отправилась охотиться вместе с ними в райских кущах. Одна из десяти собак, которых аптекарь взял с собой на охоту: одиннадцатую он оставил дома, потому что у нее воспалились глаза. Быть может, верный пес бросился на убийцу, а может, его подстрелили от избытка рвения или ярости. Никто так и не узнал, как повели себя в трагический миг остальные девять собак аптекаря и две доктора. Известно только, что примерно в девять вечера они сомкнутой стремительной стаей ворвались в городок с диким воем, и этот вой, разумеется, услышали все жители до одного, и у каждого зародилось недоброе предчувствие. Отчаянно лая, собаки пулей понеслись к складу, который аптекарь приспособил под псарню. Там, у закрытых дверей, они завыли еще громче, словно хотели поскорее поделиться с заболевшей собакой трагической вестью.

Знаменательное возвращение собак надолго посеяло у жителей городка глубокие сомнения в разумности мироздания, и об этом не забывали упомянуть всякий раз, когда заходил разговор о собачьих достоинствах, ибо несправедливо, что собаки лишены дара речи. Впрочем, в оправдание создателя надо сказать, что если бы собаки даже и обрели внезапно дар речи, они сразу бы вновь онемели, спроси их старшина карабинеров, кто были убийцы.

Сам он узнал о возвращении собак ближе к полуночи, когда уже лежал в постели. До рассвета он с помощью карабинеров и нескольких зевак убеждал собак показать ему место недавней охоты, соблазняя их требухой и задабривая ласковыми речами. Но те оставались глухи и немы. Пришлось старшине карабинеров, когда солнце уже стояло высоко в небе, самому отправиться на розыски, узнав предварительно у жены аптекаря название места, где двое друзей собирались поохотиться. Лишь в сумерки, после целого дня поисков — не приведи господь повториться такому — он набрел на тела убитых. Ничего другого он и не ждал. С той самой минуты, как он вскочил с постели, ему уже стало ясно, что автор анонимного письма, которое все приняли за шутку, привел свою угрозу в исполнение. Это была серьезная неприятность, самая серьезная за те три года, что старшина карабинеров прослужил в городке. Двойное убийство, причем обе жертвы — люди уважаемые, степенные, добропорядочные, не имевшие врагов и занимавшие видное положение. Жена аптекаря, урожденная Спано, приходилась правнучкой тому Спано, чей монумент высился на площади, доктор Рошо был сыном известного окулиста профессора Рошо, а его жена — племянницей каноника и кузиной адвоката Розелло. Само собой разумеется, из областного центра примчались полковник и начальник полиции. Вскоре газеты сообщили, что расследование возглавил лично начальник уголовной полиции, в тесном сотрудничестве с карабинерами. Хорошо известно, что проторенной дорожкой идти легче, поэтому первым делом были задержаны те, за кем в прошлом числились уголовные преступления, исключая злостных банкротов и ростовщиков, а таких в городке тоже было немало. Но ровно через сорок восемь часов все задержанные были отпущены на свободу. Следователи действовали вслепую, на ощупь, и даже местные осведомители блуждали в полном мраке. Тем временем шли приготовления к похоронам, весьма торжественным и пышным, как и подобало, если учесть высокое положение убитых и их многочисленной родни. Да и сам случай был из ряда вон выходящим, и буквально весь городок оплакивал погибших. Полиция решила увековечить это событие, что и было сделано в строжайшей тайне, настолько тайно, что на лице каждого, попавшего в момент похорон в объектив, было написано: «Вы, мои дорогие, зря стараетесь, я честный, порядочный человек, а не преступник какой-нибудь и всегда был другом погибших». Следуя в похоронной процессии за двумя массивными, отделанными бронзой гробами из орехового дерева, которые несли на плечах, сгибаясь под их тяжестью, самые крепкие и преданные клиенты и покупатели, друзья аптекаря обсуждали анонимное письмо и копались в прошлом бедняги Манно.

При этом они, как и полагается в таких случаях, горько оплакивали доктора Рошо, который вообще был ни при чем и дорогой ценой заплатил за легкомысленное согласие отправиться с аптекарем на охоту. Заметьте, после того, как аптекарь получил анонимное письмо! Ведь при всем уважении к покойному Манно, нельзя не признать, что коль скоро автор анонимки осуществил свою угрозу, значит, у него был на то свой резон, пусть даже нелепый, основанный на мелком, давно забытом поступке или, вернее, проступке аптекаря. К тому же в письме было ясно сказано «за содеянное тобою тебя ждет смерть». Значит, какой-то грешок, хотя бы давний и совсем пустяковый, за аптекарем все-таки водился. Да и вообще зря никто и шагу не сделает, а уж убивать ни с того ни с сего честного человека, а тут еще сразу двух, никому и в голову не придет. Конечно, сгоряча можно убить человека за неосторожно брошенное слово, за обгон твоей машины. Но ведь это преступление было совершено с заранее обдуманным намерением, чтобы отомстить за обиду, вероятно, одну из тех обид, которые со временем не только не забываются, а становятся еще острее. Правда, в мире хватает сумасшедших, которым вдруг втемяшится в голову, что кто-то тайно их преследует, и попробуй их потом разубедить. Но разве это преступление назовешь поступком сумасшедшего? Не говоря уж о том, что в данном случае сумасшедших, по-видимому, было двое, а довольно трудно себе представить, чтобы двум безумцам удалось заранее сговориться. А что убийц было двое, нет никаких сомнений. Кто рискнет схватиться в одиночку с двумя вооруженными охотниками, да к тому же с такими меткими стрелками? Все же необъяснимым оставался самый факт отправления письма. Зачем было предупреждать аптекаря? Вдруг Манно, вспомнив о своей вине, а о том, что она существовала, не могло быть двух мнений, или же просто испугавшись угрозы, не пошел бы на охоту? Тогда все планы убийц рухнули бы.